Давид Рикардо буквально за десять лет совершил огромный эволюционный рывок: от еврейского биржевого спекулянта до политэкономиста и морализатора. Он первым, ещё в начале XIX века, привнёс в политику элементы одновременно классового сознания и личной свободы.
В начале 1920-х годов советский экономист Успенский написал довольно объективное эссе о Давиде Рикардо.
«Рикардо a priori из своего разума вывел путем дедукции законы, которые впервые бросили сноп света в тёмную груду материала, и превратил собрание попыток и опытов мысли в науку правильных соотношений, опирающихся на вечный базис», – так передаёт свои впечатления Де-Квинси, самый блестящий популяризатор Рикардо и один из наиболее талантливых его учеников. Не менее сильное впечатление произвели «Начала политической экономии» и на других современников Рикардо.
Биржевой делец, самоучка, не получивший ни классического, ни общего образования, едва справлявшийся с трудностями литературного изложения, сразу делается крупнейшим авторитетом в области политической экономии. «Действительным основателем абстрактной политической экономии, – пишет Беджгот, – является Рикардо. А между тем на первый взгляд вряд ли кто-нибудь был менее способен для этой роли». И английский экономист – сам бывший банкир – объясняет эту загадку тем, что «отрасль деятельности, на которую затратил свою жизнь Рикардо и в которой он сделал такие большие успехи, представляет самую абстрактную из всех отраслей промышленности». «Игра на бирже, – повторяет за ним русский экономист Туган-Барановский, есть самая абстрактная хозяйственная деятельность, какую только можно себе представить».
Английский экономист находит ещё другое объяснение – расовое. Рикардо был евреем. «Сочинения Рикардо представляют unicum во всей известной мне литературе, как документальное свидетельство тех особенных способностей, благодаря которым евреи в течение столетий богатели». Лесли Стефен, известный историк английской мысли XVIII столетия и английского утилитаризма, соглашается с этим. «Рикардо, как совершенно верно замечают его критики, был еврей и биржевик. А евреи, несмотря на все уверения Шейлока, и в особенности евреи-биржевики, лишены человеческих чувств. Если вы их режете, они истекают только банковыми билетами. Они приспособлены к тому, чтобы быть капиталистами, которые смотрят на заработную плату, как на одну из цифр в общем балансе, а на рабочих, как на одно из орудий, употребляемых в производстве. Но – прибавляет он – Рикардо был не только денежный делец и ещё меньше ходячий трактат».
Коренные изменения в путях всемирной торговли, уничтожившие торговое преобладание Северной Италии, временно выдвинувшие на первый план атлантическое побережье Пиренейского полуострова (главным образом, Португалию), а затем перенесшие центр тяжести всемирной торговли в Нидерланды, гнали капиталы и наиболее предприимчивые элементы населения, в том числе и евреев, из Италии в Португалию, из Португалии в Нидерланды. Евреев гнала ещё и политическая необходимость. Вместе с упадком торговли и культуры усиливалась религиозная нетерпимость, становились все сильнее всяческие преследования. Спасаясь от инквизиции, итальянские и португальские евреи целыми семьями – Лопесы, Мендоза, Дакоста, Спиноза, Рикардо, – переселяются в Амстердам, убежище свободной мысли, религиозных и политических эмигрантов. А когда, в конце XVII и в начале XVIII столетий Голландия теряет своё торговое и промышленное преобладание, когда она всё больше превращается в банкира, ссужающего капиталами новую восходящую звезду на всемирном рынке, когда Англия всё больше приобретает славу самой свободной и терпимой страны, «вечные странники» снимаются с насиженных мест и эмигрируют в Лондон.
В 1753 году Палата Общин приняла билль о натурализации евреев и, хотя под давлением «черни» он был формально отменён в следующем году, евреи фактически пользовались почти всеми гражданскими правами. Во второй половине XVIII столетия мы находим в Лондоне еврейскую общину, состоящую преимущественно из сефардим, т.е. португальских и итальянских евреев, которые, по своему культурному уровню стояли несравненно выше своих германских соотечественников, т.н. ашкиназим.
Среди членов этой общины мы встречаем, между прочим, имена Лопесов, Мендоза, Дакоста, Дизраэли, Агвиларов, Монтефиоре, Рикардо и др. Сохраняя почти всегда религию своих предков, они в культурном отношении быстро ассимилируются с англичанами и очень скоро начинают принимать активное участие не только в области выколачивания деньги, но и в области литературы и науки. Так как христианские биржевики очень ревниво охраняли свои привилегии, то, ещё в конце XVIII столетия, число биржевых маклеров из евреев не могло быть свыше двенадцати. Одним из них был отец будущего экономиста, Авраам Рикардо, переселившийся из Амстердама в Англию около 1760 г. и очень быстро занявший видное положение в лондонской еврейской общине.
Третий сын почтенного Авраама, Давид Рикардо, родился 19 апреля 1772 г. в Лондоне. Когда ему исполнилось 12 лет, отец отправил его к дяде в Амстердам, где Рикардо пробыл два года, занимаясь в торговой школе. По возвращении оттуда он начал помогать отцу в его биржевых и торговых операциях. Так он приобрел ту изумительную быстроту и уменье в обращении с цифрами, которые поражали всех знавших его. Будучи еще 16-летним мальчиком, он сам отвозит своих младших братьев в Голландию. Эти частые поездки дали ему возможность хорошо познакомиться с амстердамской биржей, игравшей в XVIII столетии такую же роль, какую лондонская биржа играла в XIX столетии. Там уже давно научились «менять» деньги на деньги и получать процент на свой денежный капитал, не прибегая к непосредственному процессу выжимания сверхстоимости. Философские спекуляции Спинозы уступили место биржевым спекуляциям, и к концу XVIII столетия амстердамская биржа уже имела своих Пиндаров, как называет Маркс одного из первых теоретиков биржевой спекуляции, Пинто.
Несмотря на свою строгую ортодоксальность, отец Рикардо не был врагом христианской цивилизации. Брат великого экономиста, Ральф, тоже не был чужд литературе, а сестра его, Сара, писала по педагогическим вопросам и была автором популярных руководств по математике. А дядя Рикардо, с которым он часто встречался в Амстердаме, Дакоста, был известным поэтом и литератором.
Совсем молодым человеком Давид разошёлся с отцом, но не надолго. Временная размолвка была вызвана самовольной женитьбой.
(Даниэль Мендоза, современник Рикардо, был первым боксёром в Англии в конце XVIII века. Он был не только практиком по части вышибания зубов и расшибания носов, но и крупным теоретиком, оставившим классическое руководство по «теории бокса». То же «документальное свидетельство» тех «особенных способностей», которыми отличались евреи и в области «конкретной» деятельности. Историки евреев в Англии отмечают, что Мендоза, совершивший победоносное путешествие по всей стране, сильно поднял престиж евреев среди «просвещённых мореплавателей»).
Он полюбил христианку Присциллу-Анну Вилькинсон, дочь Эдуарда Вилькинсона, и женился на ней (20 декабря 1793 г.). Ему пришлось для этого принять христианство и он вынужден был оставить родительский дом. Таким образом, он уже очень рано был предоставлен собственным силам. Но его неутомимая энергия и выдающиеся способности, в соединении с поддержкой, которую ему оказали многие члены лондонской биржи – вероятно и брат, с которым его до смерти связывала самая тесная дружба – помогли ему в сравнительно короткий срок не только стать в материальном отношении совершенно независимым, но и приобрести большое состояние, которое молва оценивала в 40 млн. франков. «Богат, как Рикардо», пишет в одном из своих писем французский экономист Сэй.
Действительно, условия для обогащения были очень благоприятны. Анти-якобинская война, начатая против якобинцев, закончившаяся только с окончательным уничтожением владычества Наполеона (1793-1815), играет решающую роль в истории фондовой спекуляции. В течение этого периода биржа впервые стала ареной, на которой предприимчивые люди сплошь и рядом составляли себе миллионные состояния.
Основанная в той форме, в какой её нашел Рикардо, почти в самый год его рождения, лондонская фондовая биржа была уже в конце XVIII столетия свидетельницей самой бесшабашной спекуляции.
Старые приёмы, основанные на принципе «не обманешь – не продашь», голый, ничем не прикрашенный, ни фиговым листком «условной морали», ни законами элементарной чести, грабёж, отличавшие «авантюристов-купцов» XVII-XVIII столетий, были перенесены в новую сферу деятельности денежного капитала.
Но эти подвиги уже вызывали протест со стороны главных руководителей биржи, старавшихся провести резкую демаркационную линию между «честными» и «бесчестными» биржевыми операциями. В такую эпоху, как это показывает и пример первых Ротшильдов, элементарная честность и добросовестность в коммерческих делах превращалась в очень прибыльную добродетель, особенно на бирже, где возможность внезапного и скорого обогащения встречается чаще, чем в других сферах приложения капитала.
Когда 18 мая 1801 года был заложен первый камень нового здания лондонской биржи, на нем сделана была надпись, гласившая, что к этому дню государственный долг возрос до 552.730.924 фунтов стерлингов. Лондонские биржевики, таким образом, символически указывали на то значение государственного долга, которое он играет, как краеугольный камень всей капиталистической финансовой системы.
Английский государственный долг очень скоро превзошел сумму, увековеченную на краеугольном камне лондонской биржи. В 1810 году он составлял уже 734.787.786 фунт. стерлингов, а в 1816, после окончательной ликвидации наполеоновской империи, он достиг колоссальной цифры в 1.003.768.694 фун. стерлингов.
Курсы государственных фондов то повышались, то понижались с головокружительной быстротой. Нужны были громадные способности, уменье разбираться во всех деталях экономической конъюнктуры, близкое знакомство с политической жизнью своего времени, необходимо было поддерживать тесные связи с парламентскими деятелями, чтобы не теряться в этом хаосе быстро сменявшихся событий, чтобы не стать жертвой какого-нибудь непредвиденного краха.
Рикардо обладал всеми этими качествами. Честность и порядочность его стояли вне всяких сомнений. Известно, что он отказывался принимать какое-либо участие в биржевых операциях, которые, по его мнению, могли принести ущерб государству, т.е. выходили за пределы нормальной биржевой этики и представляли явный грабёж общественных средств. Он был гениальный спекулянт, быстро и решительно умевший использовать беспрерывные колебания фондов, чтобы, играя то на повышение, то на понижение и не боясь убытков, пускать в оборот всю полученную прибыль. До появления на лондонской бирже Натана Ротшильда он почти не имел соперников в области биржевой спекуляции. Ему приписывается известная спекулятивная формула, один из канонов биржи: Cut your losses and let your profits run («сбрасывай со счетов убытки и помещай в дело свою прибыль»).
II.
Но эта кипучая деятельность биржевого дельца недолго поглощала Рикардо целиком. Уже к 25 годам, когда он составил себе независимое состояние, его перестает удовлетворять одна биржа. Его потянуло к науке. «До того времени, – говорит его сестра Сара Портер, – всякие научные занятия казались ему тягостью, он питал к ним отвращение. Он жил в атмосфере деловой агитации, в шуме спекуляций, я не помню, чтобы, за исключением нескольких опытов по электричеству, которые он мне показывал с гордостью любителя, он интересовался какой-нибудь наукой».
С таким же увлечением, с каким Рикардо занимался биржевыми спекуляциями, он бросается теперь на научные занятия. Сначала он увлекался математикой и в особенности геометрией. Потом он отдался изучению естественных наук: физики, химии, геологии и минералогии. Он устраивает собственную лабораторию и производит целый ряд опытов, изучая явления электричества и света. Легенда говорит, что он первый показал практическую осуществимость газового освещения улиц и домов, устроив его – несомненно, один из первых – в одном из своих домов.
Рикардо успел собрать богатейшую коллекцию минералов. В 1807 году он вместе с Гриноу и Филиппсом основывает существующее и теперь геологическое общество, к числу членов которого принадлежал его друг, Леонард Горнер, геолог, после фабричный инспектор, о котором с таким уважением отзывается Маркс.
Но Рикардо интересовался не только естествознанием и математикой. Не менее усердно занимался он теологией и литературой. Известно, что он был усердным читателем Шекспира. Меньше всего он, по-видимому, интересовался в это время политической экономией.
Биографы Рикардо объясняют это равнодушие очень просто: не было подходящего случая. Такой нашёлся только в 1799 г., когда Рикардо поехал с своей больной женой на морские купанья в Бат. «Там, в доме своего друга, – пишет его французский друг Фонтейро, – сидя за столом и обдумывая какой-то новый физический или химический опыт, он вдруг заметил на полке бессмертное творение Адама Смита. Точно молния осветила его ум», и Рикардо стал творцом новой политической экономии, как Ньютон – творцом современной механики, после того как яблоко упало к его ногам. С теми или иными вариациями эта легенда, несмотря на её очевидную несообразность, повторяется всеми биографами Рикардо.
Смит в то время был уже слишком хорошо известен, чтобы Рикардо мог натолкнуться на него таким случайным путем. Всего вероятнее, что крах 1797 г. и прекращение платежей английским банком, вызвавшие большое возбуждение в лондонском Сити, толкнули мысль Рикардо в том направлении, в котором он проявил весь свой гений.
«Биржа, – пишет Рикардо в 1814 году Синклеру, – главным образом обслуживается людьми, которые целиком поглощены своими делами и очень хорошо знакомы со всеми их деталями. Но среди них очень мало людей, которые знакомы с политической экономией, и они, поэтому, мало интересуются денежным вопросом, поскольку он является проблемой научного исследования. Непосредственными результатами текущих событий они интересуются гораздо больше, чем их отдаленными последствиями». Одним из таких исключений был Троуэр, тоже биржевик, друг Рикардо, который вёл с ним оживленную переписку. В одном из своих писем к Троуэру, Рикардо вспоминает, что они оба сошлись на общем поклонении Смиту и всякий свободный час, остававшийся от занятий на бирже, посвящали беседам на эту тему. И так же оживленно они обсуждали первые статьи по политической экономии, которые появились в «Эдинбургском Обозрении».
Вообще критики Рикардо, так охотно подчёркивающие, что он не получил никакого образования или получил очень скудное, забывают, что он был одним из тех, так часто встречающихся в Англии самоучек, которые получили очень скудное образование, но сумели приобрести очень основательные познания и «сделать в науку вклад», которому может позавидовать не один патентованный профессор. Такими самоучками были, между прочим, и будущие друзья Рикардо, банкир Грот, автор классической истории Греции, служащий в Ост-Индской Компании, Джемс Милль, известный экономист, психолог и историк, портной Френсис Плэс, фабрикант Оуэн и т.д. Среди его коллег по бирже мы встречаем Бэли, известного астронома, после председателя астрономического общества, Стекса, поэта Гораса Смита, драматурга Слоуса и т.д.
Начало XIX века было временем сильного оживления в области теоретического изучения экономических явлений. В 1803 г. вышло первое большое издание «Опыта о народонаселении» Мальтуса, в 1804 г. «Государственное богатство» Лодердаля, в 1805 г. «Анналы торговли» Макферсона, в 1807-1808 г. «Британия – независимая от торговли» Спенса и ответ Милля «В защиту торговли».
Из цитированного выше письма Рикардо мы уже знаем, что на него большое впечатление произвели экономические статьи в «Эдинбургском Обозрении». Это были главным образом критические статьи Френсиса Горнера, сначала по банковым и денежным вопросам (критика Торнтона и Кинга), а затем по теоретическим вопросам (разбор политической экономии Канара). Литературное влияние Горнера дополнилось после личным влиянием, когда Рикардо вместе с ним выступал против неограниченного выпуска бумажных денег.
Так политическая экономия постепенно становится любимым предметом занятий Рикардо. Дебаты по поводу чрезмерных выпусков ирландского банка, хлебный закон 1804 г. и влияние континентальной системы с 1806 г. должны были ещё больше приковать его внимание. Тесная связь между биржей и правительством, живые сношения, поддерживаемые биржевыми дельцами с политическими деятелями различных направлений очень рано втянули Рикардо и в сферу политических интересов. Ещё до 1809 г. мы находим его в списке членов «Короля клубов», основанного знаменитым юристом Мэкинтошем и состоявшего из представителей радикальной оппозиции.
Когда в 1809 г., в связи с повышением цены золота, был опять возбужден вопрос о привилегиях английского банка и его зависимости от правительства, он вполне естественно стал предметом оживлённых дебатов и в этом клубе, влиятельными членами которого были председатель будущей комиссии о слитках, только что упомянутый нами Френсис Горнер, и один из главных её членов, Шарп. В этой дискуссии принял деятельное участие и Рикардо, доказывавший, что главной причиной повышения цены золота на 20% является ошибочная банковая политика. Понадобились, однако, очень настоятельные требования со стороны друзей и издателя газеты Morning Chronicle, Перри, чтобы Рикардо решился изложить свои взгляды в специальной статье. Она появилась без всякой подписи, под названием «Цена золота» в номере от 29 августа 1809 г. Рикардо доказывал необходимость урегулировать денежное обращение путем ограничения эмиссионных полномочий английского банка. По его мнению, всё зло являлось следствием чрезмерных выпусков банковых билетов, опасной привилегии английского банка, которая давала ему возможность, по своему произволу, уменьшать стоимость всякого имущества, заключающегося в деньгах, и повышать цены всех необходимых предметов потребления.
В этой статье нет ни одной ссылки на какие-нибудь «авторитеты», Рикардо оперирует только данными из собственного опыта: исследуя влияние повышения цены золота на вексельные курсы, он ссылается только на хорошо знакомый ему, по собственным операциям, вексельный курс Англии по отношению к Голландии.
Статья Рикардо вызвала сейчас же отклик. В полемике, между прочим, принял участие и Вильям Коббетт. В самой Morning Chronicle появился ответ, автор которого рекомендовал себя в качестве «защитника банковых билетов», но не «банкового директора». Это был коллега Рикардо на лондонской бирже, Троуэр, с которым он после был связан самой тесной дружбой. В результате завязавшейся между ними полемики Рикардо написал ещё два письма в редакцию Morning Chronicle, которые показали детальное знакомство со всей литературой по данному вопросу.
Письма эти обратили на себя всеобщее внимание в немалой степени и потому, что Рикардо поставил узко-специальный вопрос о цене золота на политическую почву. Оппозиция против торийского правительства получила нового – и очень авторитетного – союзника в борьбе с произволом министерства финансов и бюджетной неурядицей.
Неожиданный для самого Рикардо успех его писем заставил его выпустить их в совершенно переработанном и значительно дополненном виде под названием «Высокая цена слитков, как доказательство обесценения банкнот». Этот памфлет в очень короткое время выдержал четыре издания. Рикардо принимает также деятельное, хотя и не гласное, участие в работах знаменитого Комитета о слитках, назначенного в 1810 г., и защищает принятые им резолюции – главные тезисы его памфлета – против многочисленных противников. В 1811 г. он опубликовывает свой «Ответ на практические замечания Бозанкета», обеспечивший торжество принципам, которые оппозиция защищала против правительства.
Связи Рикардо с литературным и научным миром расширяются ещё больше. Его литературный дебют вызвал знакомство с Мальтусом, пользовавшимся тогда репутацией самого выдающегося английского экономиста. Между ними завязывается переписка, а затем и литературная полемика, в которых на каждом шагу проступает резкая разница между фанатическим защитником интересов аристократического землевладения, класса «непроизводительных потребителей», и защитником интересов «производительных классов».
III.
Апогей континентальной системы и могущества Наполеона, Отечественная война, походы 1813 г. и поражение Наполеона, война с Соединенными Штатами, Эльба и Ватерлоо, неурожаи и крахи в Англии, стихийные бунты рабочих против введения машин (движение луддитов) – все эти события последовательно приковывают внимание современников. «Долой лэндлордов» – в этом крике концентрируется негодование попавших в водоворот промышленной революции народных масс, когда поземельная аристократия хочет, в 1814 г., путём нового хлебного закона, закрепить надолго голодные цены на хлеб.
Как раз в это время, в начале 1815 года, он выступает с новым памфлетом, на этот раз против лэндлордов. Это – «Опыт о влиянии низкой цены хлеба на прибыль с капитала», в котором он доказывает, что интересы лэндлордов противоположны интересам всего общества, что проектируемые хлебные законы явятся только крупной подачкой в пользу крупных землевладельцев. Попутно Рикардо развивает новую теорию ренты и намечает «закон экономического развития» буржуазного общества.
В 1814 году он купил себе большое поместье, Гаткомб-Парк в Глостершире. Политические и научные интересы всё больше захватывают Рикардо, и он приступает к ликвидации своих биржевых дел, чтобы отдаться целиком научной и общественной деятельности.
После окончания анти-якобинской войны в 1815 году политическое положение коренным образом изменяется. Исчезает необходимость сосредоточивать все силы страны на борьбе с внешним врагом, которая оправдывала диктатуру ториев. Все сильнее растёт оппозиция против парламента лэндлордов. Стихийные бунты рабочих против машин сменяются организованным стачечным движением. Рабочий класс начинает упорную борьбу за свободу собраний и союзов. Революционные общества спенсеанцев распространяются и укрепляются всё больше среди рабочих. Роберт Оуэн выступает со своим новым планом преобразования всего общества. Вильям Коббетт, типичный представитель мелко-буржуазного радикализма, превращает свой орган в первую дешёвую политическую газету, приобретающую громадную популярность. Гон, Карлейль и другие «неизвестные люди без положения» отстаивают бесстрашно свободу совести и печати. Движение в пользу парламентской реформы, организуемое и поддерживаемое целой сетью специальных клубов, всё больше усиливается. Вооруженные демонстрации, столкновения с полицией, процессы Гона и Вулера следуют друг за другом. А правительство отвечает усиленными репрессиями: оно приостанавливает действие Habeas Corpus Act’a, производит массовые аресты, вешает десятки рабочих, развивает в самых широких размерах провокацию и возводит её в систему, послужившую образцом для континента.
И, как всегда в таких случаях, рядом с более или менее «бестактными» борцами за свободу возникает умеренная партия, отстаивающая – без всяких эксцессов, с соблюдением «такта» и обычных «дипломатических» приёмов и унижений – необходимые реформы в области политического, уголовного и гражданского законодательства. Эта партия «философских радикалов», в которую вошли крайние левые элементы вигов, завоевываёт всё большее влияние и служит ферментом, при помощи которого старые партии вигов и ториев, определявшие своей борьбой всю политическую жизнь Англии XVIII и начала XIX столетия, превратились в современных консерваторов и либералов. Главными руководителями «философских радикалов» являются Бентам и Джемс Милль, основоположники английского утилитаризма. Их главными практиками являлись Фрэнсис Плэс, богатый портной, усвоивший у своих фешенебельных заказчиков «тонкое обращение» и умевший обрабатывать тех государственных «человечков», от которых «всё зависит», парламентский деятель Джозеф Юм, лидер фритредеров Госкиссон и др.
С этой группой и сближается Рикардо, когда он убедился, что виги не в состоянии, да и не желают осуществить реформы, в которых, по его мнению, нуждалась страна. С Миллем он познакомился ещё в 1811 г., а через его посредство и с Бентамом, но близко сошёлся он только с первым. Если Джемс Милль был верным учеником Бентама в области политических и юридических вопросов, и в этом отношении мог оказать известное влияние на Рикардо, то в экономической области он, наоборот, являлся учеником Рикардо – и к неудовольствию Бентама – совершенно не разделял экономических теорий последнего. Поэтому известные слова Бентама – «я был духовным отцом Милля, а Милль был духовным отцом Рикардо; следовательно, Рикардо мой духовный внук» – можно принять только с оговорками. Вместе с Миллем и Бентамом, Рикардо живо интересовался происходившим тогда спором между различными педагогическими системами (Белля и Ланкастера) и был одним из главных пайщиков хрестоматической школы, которая должна была быть устроена согласно плану Бентама.
В 1816 году, уступая настояниям Милля, Рикардо опубликовал свой «Проект экономического и прочного денежного обращения», а в начале 1817 года свой главный труд «Начала политической экономии», ставшие, по выражению историка английского утилитаризма Лэсли Стефена, «экономической библией утилитаризма».
IV.
Ликвидировав окончательно всякие связи с биржей в 1818 г., Рикардо выступает открыто на политическое поприще. Выбранный два раза подряд шерифом, он очень добросовестно выполняет свои новые обязанности. Есть известие, что уже во время выборов 1818 г. среди его друзей возникла мысль о выставлении кандидатуры Рикардо. Джемс Милль, считавший присутствие своего друга в парламенте необходимым, особенно усердно приискивал ему место. Группа радикалов тогда имела в своем распоряжении несколько округов, из категории так наз. гнилых местечек, и старый приятель Рикардо, Шарп, уступил ему своё место. Выбранный от Порталингтона (Ирландия) в 1818 году, Шарп отказывается от места депутата и выставляет свою кандидатуру в Медстоне (неудачно). Рассказывают, что Рикардо никогда не видел своих избирателей, которых насчитывалось всего 12 человек. Рассказывают также, что Рикардо должен был, в вознаграждение за выбор, ссудить лорду Порталингтону без процентов, но очень большую сумму. Кеннан утверждает, что Рикардо был выбран 20 февраля 1819 года, но первый раз его имя упоминается в парламентских отчётах только 2 марта 1823 г.
«Хотя Рикардо пробыл в парламенте только 4 года, – говорит Тойнби, – он, несмотря на это, произвёл полную революцию во взглядах на экономические вопросы». На первых порах, однако, Рикардо чувствовал себя очень неловко в Палате Общин. «Я боюсь, – писал он Мак-Куллоху, – что принесу мало пользы. Два раза я пытался говорить, но сильно волновался при этом. И я боюсь, что никогда не справлюсь со страхом, который овладевает мной, когда я слышу звуки собственного голоса». Но он освоился с новой обстановкой гораздо скорее, чем ожидал. Уже 24 мая 1819 г., когда обсуждался вопрос о возобновлении платежей английским банком и со всех сторон раздавались крики, призывавшие Рикардо говорить, он произнес большую речь, которую и закончил при всеобщих аплодисментах.
С тех пор он принимает самое деятельное участие в работах комиссий и в парламентских прениях: в течение своей недолгой парламентской деятельности он произнес 126 речей и принимал участие в голосовании 237 раз. Рикардо не был крупным парламентским оратором, но даром устной речи он владел гораздо лучше, чем даром письменного изложения.
Рикардо, конечно, выступал главным образом по вопросам экономическим и финансовым, в которых его научная репутация обеспечивала ему наибольший авторитет. Критика бюджета, вопросы денежного обращения, протекционизм промышленный и аграрный, колониальная политика, законы о бедных, законы против коалиций и т.д. – во всех этих вопросах Рикардо проповедовал принципы свободной торговли, последовательно отстаивая общие интересы всего буржуазного общества против эгоистических вожделений той или иной части имущих классов. Как для промышленников, так и для лэндлордов он являлся ультра-радикалом и «мечтателем». Допуская податное обложение, как неизбежное зло, он настаивал на покрытии всех военных расходов не путём военных займов, а посредством налогов, и горячо отстаивал свой любимый проект погашения государственного долга путем однократного обложения имущих классов.
Но Рикардо не ограничивался только выступлениями по экономическим вопросам. Почти также часто выступал он с политическими речами. Каждый раз, когда речь шла о защите политической свободы и религиозной терпимости, он протестовал самым энергичным образом против реакционной политики торийского правительства. На желание ввести в «разумные пределы» основные права политической свободы, он смотрел, как на «пустой фарс». По его мнению, всякие злоупотребления ими «против хороших нравов» вполне уравновешиваются их необходимостью для полного осуществления принципов политической свободы.
Год его вступления в Палату Общин был годом, когда торийская реакция достигла своего апогея. Но это был и год большого революционного возбуждения, особенно в северной промышленной Англии. Колоссальная демонстрация в Манчестере, в августе 1819 г. кончилась знаменитой кровавой баней на Петровом поле, где регулярные войска одержали «блестящую победу» над безоружным народом.
Министерство приветствовало и наградило новых победителей. В Палату Общин оно внесло шесть актов, уничтожавших свободу собраний, демонстраций, печати и вводивших фактически военное положение. Рикардо принадлежал к тому меньшинству, которое голосовало против этих мер.
«Я смотрю на них, – писал Рикардо своему более консервативному другу, Троуэру, – как на серьёзное нарушение наших свобод, и отвергаю их, потому что, по моему мнению, они не только не устранят причины недовольства, но, наоборот, усилят его. Народ жалуется, что он не имеет должного влияния на образование правительства, а его лишают и того, что он уже в действительности имел». «Конечно, – пишет он в другом письме, – право собраний может сопровождаться иногда неудобствами, но я не думаю, чтобы с ними можно было бороться, как вы это предлагаете, не превращая этого права в простой нуль. Правительство свободно лишь постольку, поскольку народ может свергнуть его. И какие гарантии свободы имелись бы, если бы дозволены были только приходские собрания… Страх перед восстанием, страх перед народом, соединяющимся для общего действия, представляет наиболее крупную сдержку для всяких правительств».
Рикардо оказался прав. Революционное возбуждение продолжало расти. В 1820 г. раскрыт был заговор Тестльвуда. Фабричные рабочие вооружались и готовились к восстанию. В Шотландии дело опять дошло до побоища, но в новом сражении при Боннимюир (около Глазго) рабочие оказали солдатам отчаянное сопротивление. Дело закончилось новыми виселицами.
В том же 1820 г. правительство имело случай убедиться, до какой степени дошло оппозиционное настроение широких масс. После смерти Георга III на престол взошел сын его, Георг IV, одно из самых отвратительных существ, когда-либо сидевших на английском троне.
Рикардо горячо отстаивал реформу варварского английского законодательства и был противником смертной казни, которой тогда по закону наказывались более 200 преступлений, в том числе и кражи в размере 5 шиллингов в лавке и 40 – в доме!
В области парламентской реформы Рикардо высказывался за трехлетний законодательный период для Палаты Общин, за расширение избирательного права на всех квартиронанимателей, как переходную меру ко всеобщему избирательному праву, и тайное голосование. Он очень остроумно высмеивал «богатых алармистов, напуганных французской революцией, для которых демократические свободы тожественны с нападением на их собственность». Он говорил, что «монархия и олигархия боятся только общественного мнения и силы народа», что, «только вызывая страх у тех, что сидят внутри палаты, народ оказывает воздействие на правительство».
Рикардо подвергает тщательному анализу все доводы противников парламентской реформы. «Расширяя избирательное право – так формулирует он один из главных аргументов – вы открываете двери анархии, ибо главная масса народа заинтересована или полагает, что заинтересована в равном распределении имуществ и выбирала бы только таких демагогов, которые поддерживают в народных массах надежду, что такой раздел действительно совершится». И он решительно отвергает этот аргумент, пока ему не будет доказано, что страна действительно преуспевает при существующей политической организации.
«Для чего мы ввели в употребление паровые машины? Можно было бы доказать, что наши мануфактуры процветали и без них. Почему бы не удовлетвориться тем, что было достаточно хорошо? Но нет ничего, что было бы достаточно хорошо, если мы можем достигнуть лучшего. Это ложное мнение, которое могут защищать только невежды или нежелающие понять и которое уже не может ввести нас в заблуждение. Далее, что значит безупречная нравственность и хорошее образование тех, кто выбирает Палату Общин? Скажите мне, в чем состоят их интересы, и я скажу вам, какие меры они будут защищать».
Рикардо, как мы видим, знал уже прекрасно, что мнения людей определяются их интересами. Но он знал также, что, при известных условиях, люди бывают вынуждены высказывать мнения,